Этим же вечером, уже лёжа в постели, Гарион спросил тётю,протягивая руку:

– Что означает эта метка, тётя Пол? Расчёсывая длинныетёмные волосы, она мельком взглянула на руку мальчика.

– Не волнуйся, ничего особенного.

– Я и не волнуюсь. Просто интересно. Забретт и Дорунсчитают, что это родимое пятно. Они правы?

– В общем то да.

– У кого-то из моих родителей тоже была такая метка?

– У отца. В его роду у многих такие.

И неожиданно странная мысль пришла в голову Гариону. Сам незная отчего, он протянул руку и коснулся белого локона на лбу тёти Пол.

– Это что-то вроде седой пряди у тебя в волосах?

Он почувствовал, как ладонь будто закололо крохотнымииглами, а в мозгу приоткрылось некое окошечко: такое чувство, словно годыразвёртывались перед глазами бесчисленной чередой, похожей на безбрежное мореклубящихся облаков, и вдруг – острее, чем удар ножа, – пришло ощущениебесконечно повторяющейся потери, невыразимой скорби. Потом появилось егособственное лицо, а за ним – много других, старых и молодых, по-королевскигордых и совсем обыкновенных, а ещё дальше, в тени, почему-то больше не глупое,как обычно, лицо господина Волка. Но сильнее всего нарастало в мальчикесознание неземного нечеловеческого могущества, силы несгибаемой воли.

Тётя Пол рассеянно наклонила голову.

– Не надо так делать, Гарион, – приказала она, и окошков мозгу захлопнулось.

– Что это было? – спросил мальчик, сгорая отлюбопытства и желания снова распахнуть его.

– Простой фокус.

– Покажи, как!

– Не сейчас, Гарион, мальчик мой, ещё рано, –прошептала тётя, сжимая ладонями его щёки. – Ты пока не готов. Спи.

– А ты не уйдёшь? – спросил он, почему-то испугавшись.

– Я всегда буду с тобой, – пообещала тётя, покрепчеукутывая его одеялом.

И снова начата расчёсывать длинные густые волосы, мурлычастранную незнакомую мелодию красивым бархатистым голосом; и под это пениемальчик незаметно уснул.

С тех пор даже он не часто видел белое пятно на ладони –приходилось выполнять столько грязной работы, что не только руки, но и лицо, иодежда были вечно черны.

***

Самым главным праздником в Сендарии, да и во всех западныхкоролевствах, был Эрастайд. Много веков назад в этот день семь богов соединилируки, чтобы создать мир, произнеся лишь одно слово. Эрастайд праздновали всередине зимы, и поскольку на фермах в это время не много работы, вошло в обычайсправлять этот праздник пышно, целых две недели, с играми и подарками инебольшими представлениями, прославляющими богов. Последнее, конечно, былозатеей Фолдора.

И хотя этот добрый простой человек вовсе не питал иллюзийотносительно благочестия остальных домочадцев, все же обитатели фермы считалисвоим долгом угодить хорошему хозяину.

Но, к несчастью, этой зимой замужняя дочь Фолдора Анхельда смужем Эйлбригом решили сделать обязательный ежегодный визит, чтобы, не дай бог,не поссориться с отцом. Анхельде совсем не улыбалось подвергать себя опасностилишения наследства за непочитание родителей. Однако её приезд был всегдатяжёлым испытанием для Фолдора, который взирал на мужа дочери, безвкусноразодетого и высокомерного мелкого служащего в торговом заведении столицыкоролевства – Сендаре, с плохо скрываемым презрением.

Однако их прибытие совпало с началом празднеств на фермеФолдора, и, хотя особой любви эти двое ни у кого не вызывали, появление их быловстречено с некоторым энтузиазмом.

У Гариона оказалось столько работы на кухне, что он совсемне встречался с приятелями и не смог разделить с ними обычное предпраздничноевозбуждение. Да и сам приближающийся праздник потерял почему-то былоеочарование. Мальчик тосковал по доброму старому времени и, горестно вздыхая,бесцельно слонялся по кухне, словно тень.

Даже традиционные украшения, развешанные в обеденном зале,где всегда проходило празднование Эрастайда, казались в этом году решительнораздражающими глаз. Еловые лапы, подвешенные к потолку, были не такимизелёными, как всегда, натёртые воском яблоки, подвязанные к лапам, – меньше ибледнее, чем обычно.

Гарион всё чаще вздыхал, находя тайное горькоеудовлетворение в такой неразделённой печали.

Однако на тётю Пол надутое лицо мальчика не производилоникакого впечатления: на лице не отражалось даже мимолётного сочувствия. Онатолько чаще обычного трогала лоб мальчика рукой, проверяя, нет ли у него жара,да пичкала самыми мерзкими на вкус зельями, которые только могла сварить.

Гариону ничего не оставалось, как скрывать от всех своюгрусть и вздыхать не так громко.

Знакомый сухой голос в душе объявлял, что он ведёт себяпросто по-дурацки, но Гарион упорно изгонял малейший признак веселья изсобственной жизни.

Праздничным утром у ворот фермы появился мерг с пятьюталлами и спросил Фолдора. Гарион, давно понявший, что на мальчишек никто необращает внимания и можно узнать много интересных вещей, если маячить невдалекеи не лезть на рожон, нашёл себе какое-то занятие поблизости от пришельцев.

Мерг, лицо которого покрывали шрамы, совсем как у того, чтоприезжал в Верхний Гральт, важно восседал на сиденье фургона, кольчуга грознопозвякивала при каждом движении. Поверх был надет чёрный плащ с капюшоном,из-под которого торчал меч. Глаза находились в постоянном движении, жадновбирая всё происходящее вокруг. Таллы, в грязных войлочных сапогах и тяжёлыхплащах, с безразличным видом облокотились о фургон, не обращая внимания насвирепый ветер, взметавший снег на полях.

Фолдор, одетый в лучший дублет в честь Эрастайда, подошёл кворотам в сопровождении Анхельды и Эйлбрига – Доброе утро, друг, –приветствовал он мерга. – С праздником!

– Ты, как я вижу, фермер Фолдор? – проворчал тот ссильным акцентом.

– Совершенно верно, – ответил Фолдор.

– Мне известно, что у тебя много хорошо закопчённыхокороков.

– Свиньи в этом году неплохие, – скромно ответилФолдор.

– Я куплю всё! – объявил мерг, звеня монетами вкошельке.

– Завтра с утра совершим сделку, – поклонился фермер.

Мерг в недоумении уставился на него.

– Мы люди благочестивые, – пояснил Фолдор, – и неосмелимся оскорбить богов, омрачив праздник.

– Отец! – с негодованием воскликнула Анхельда. – Неглупи! Этот благородный торговец проделал долгий путь!

– В Эрастайд нельзя, – упорствовал Фолдор, покачивая головой.